Игра в шарады
Петр Фролов. Игра в шарады
Об источниках вдохновения, коллекционировании музеев, путешествиях и причинах любить Пермь Петр Фролов рассказал в интервью «Звезде».
Помните ли вы свой первый опыт рисования?
- Да я всю жизнь с кистью и красками в руках! Как рассказывала моя мама, она сшила для меня из клеёнки огромный фартук с карманом. Не помню, сколько лет тогда мне было. Когда я буянил, мама надевала на меня фартук, давала краски, и я вазюкал что-то на бумаге. Краска стекала по рукам в карман фартука. Так мама поняла, что неукротимую мою энергию можно утихомирить. Дальше был кружок по изобразительному искусству во Дворце пионеров, потом художественная школа при Эрмитаже. Мне было тогда пять-шесть лет. Класс, в котором и сегодня проходят занятия, располагается прямо под знаменитой «Иорданской» лестницей. У нас был гениальный преподаватель Борис Константинович Кравчунас, по сей день здравствующий. Лучшие творческие работы учеников студии выставлялись в галерее рядом с классом. Представляете ощущения ребёнка, чей рисунок оказался на такой выставке? А под Новый год в камерном эрмитажном театре проводили традиционный карнавал, для которого ученики художественной школы готовили костюмы. Помню, я был Шарманщиком, Гермесом…
Театр, буффонада, атмосфера карнавала, характерные вашим работам, вам близки ещё с тех времён?
- Да. Мой отец театральный художник. Мама в те времена работала в Российской национальной библиотеке, которая располагается на Садовой улице, в самом центре Петербурга. Каждый день после школы я шёл к маме и проводил в библиотеке всё время до конца рабочего дня. Меня там все знали, я пересматривал горы книжек. В том числе, книги из спецхрана, куда вообще никого не пускали.
Я читал книги целыми полками. Поэтому мне трудно выделить какие-то отдельные произведения. Перечислять любимых авторов могу в течение получаса. Среди книжной пыли я провёл всё детство. И, что тоже было приятно, столовая библиотеки была совмещена с кухней ресторана «Метрополь». Всё счастье жизни времен моего детства было в этом: вкусно поесть и посмотреть в библиотеке книжки, которые нигде больше нельзя увидеть.
А какими были годы учёбы? Вы очень рано выбрали профессию и много где учились…
- Учился я плохо, меня отовсюду выгоняли. Я был молодой, дурной, неуживчивый. Для меня в те времена были важны принципы, на которые сегодня я бы спокойно не реагировал, был бы хитрее и диплом бы получил.
Например, из «Мухи» меня выгнали за то, что я патологически ненавидел и не понимал черчение шрифтов. Не понимал, потому что к тому времени уже появились компьютеры, и всё это можно делать с помощью специальных графических программ. В Театральном институте так же патологически я не мог делать макеты. Для меня это было за гранью понимания. Зато потом мне было важно доказать всем и вся, что напрасно меня выгнали, что я чего-то стою как художник. Мне было 20-23 года – мальчишка!
Вы с юности много путешествуете. Насколько сильно это обстоятельство повлияло на вас как художника?
- Я давно живу на чемоданах. А после того, как, к сожалению, сгорел мой дом в Тверской области, я живу на чемоданах буквально. Постоянно перемещаюсь по миру. Естественно, это отражается в работах: обыкновенные житейские ситуации я по-другому представляю себе и воплощаю в картинах. Надо сказать, что путешествовать я полюбил не в юности, а ещё раньше. В нашей семье была такая традиция – проводить все каникулы в поездках. Нас в семье было трое. И мама обязательно увозила нас на всё лето, мы объехали множество городов. И это несмотря на то, что родители едва сводили концы с концами. Представляете, какие зарплаты были у библиотекарей в советское время? А всё равно мы разрабатывали маршрут и ехали.
Вы помните свои впечатления из тех поездок?
- Мне нравилось абсолютно всё: первый раз проехать в поезде, забраться на третью полку плацкартного вагона, попробовать мороженое где-нибудь в Прибалтике – это была почти заграница. Любая мелочь и любая глупость могла вызвать восторг.
А что вам запомнилось из того периода, когда вы работали грузчиком-такелажником в Русском музее?
- Это был очень интересный эпизод биографии, который след во мне оставил. Я учился тогда в школе при Российской академии художеств. Знаменита она была тем, что среди её выпускников были такие художники, как Илья Глазунов, Михаил Шемякин, скульпторы Михаил Аникушин, Эрнст Неизвестный и так далее. (Сейчас школа именуется Санкт-Петербургский государственный академический художественный лицей им. Б. В. Иогансона Российской академии художеств. – прим. ред.) Когда меня оттуда исключили, я решил поступить в вечернюю школу. А для этого необходимо иметь работу. Я пошёл в любимый Эрмитаж. Там ответили: «Хватит с нас Шемякина…», - и не взяли. Тогда я пешочком дошёл до Русского музея, где нашлась вакансия грузчика. И это оказалось очень интересно! Огромный потрясающий мир с немыслимыми запасниками. Однажды мне дали задание полностью очистить одно из помещений музея. Захожу и вижу: стопками лежат тысячи и тысячи картин Мстислава Добужинского. Что происходит? Мне доверили это выбросить на свалку?! Оказалось, ещё при жизни художника существовала целая артель, работавшая «под Добужинского». Эти подделки скопились и тоннами лежали в запасниках, как ненужный хлам.
Запомнилось мне и само «рабочее место» в Русском музее - огромная комната с пятиметровыми потолками, лепниной, заставленная холстами до отказа. В этой обстановке обитали, пьянствовали и гоняли чаи все грузчики музея.
Трудиться грузчиком в Русском музее – не то же самое, что быть грузчиком в ближайшем к дому гастрономе…
- Думаю, дело было в том, что Русский музей расположен ровно между публичной библиотекой, где работала моя мама, и Домом книги, где работал папа.
Кто из художников вам наиболее близок, созвучен сегодня?
- Скажу так. Сейчас к знаменитым живописцам у меня абсолютно потребительский подход. Приходя в музей, я не смотрю всё подряд. Я прихожу к работам конкретных художников, чтобы учиться. Выбираю того, кто мне нужен для текущей работы. Например, недавно жил какое-то время в Мадриде и ходил в Национальный музей Прадо, как на работу. Я шёл определённо к Босху. Смотрел, смотрел, смотрел…
Чему вы учились у него?
- На тот момент у меня был заказ, и я хотел увидеть, как у Босха сделаны сложные композиции с большим количеством разнообразных сюжетов. Учился этому мастерству. Не потому, что Босх мне близок как художник. Это чисто прикладная потребность. Недавно мы съездили в Пенсильванию, и у меня из всей поездки самым сильным впечатлением остались четыре работы Питера Брейгеля, которого я увидел в Национальном музее искусств Румынии. Например, я бесконечно уважаю импрессионистов, но сейчас не пойду их смотреть, потому что не это мне сейчас нужно.
Вы специально ставите себе задачу поехать в конкретный музей, чтобы смотреть работы мастеров мирового уровня?
- Да, регулярно. Мне вообще нравится коллекционировать музеи. Сейчас хотим поехать в мюнхенскую пинакотеку.
Что это значит – коллекционирование музеев?
- Это значит, посвятить некоторое время изучению экспозиции пристально, сосредоточенно. Когда приходишь в музей каждый день к определённому часу, выбираешь часть коллекции, которую хочешь увидеть. Иногда только на одного художника выделяешь несколько дней. И больше ни на что не отвлекаешься.
Работая над произведением, вы практикуете какой-то определенный алгоритм: найти информацию, идею, распланировать, потом разрабатывать детали? Или эти процессы происходят параллельно?
- Нет, не параллельно. Сначала нужно напитаться информацией – это одно состояние, а потом работать над картиной – это другое состояние.
Если говорить о процессе работы, то сначала я всё описываю на бумаге. Это очень похоже на сценарий спектакля. Потом я рисую векторы движения будущей картины – буквально стрелки, задающие динамику. Движение сюда, движение отсюда, горизонт… Потом мне нужно выбрать натуру – где происходит эта история, затем выбираю персонажей. Нет ни одной работы, написанной спонтанно. Для каждой у меня хранятся по несколько блокнотов со схемами, планами, пояснениями. Для того чтобы непосредственно писать, я уезжаю в Гурзуф.
Почему именно туда?
- Если и есть место, где я живу относительно постоянно, так это Гурзуф. Мой дом стоит на скале. Это территория, примыкающая к Дому-музею А. П. Чехова. Если запереть калитку, никто не помешает. Там только скала, бухта, прирученная чайка по имени Антоха в честь Антона Павловича… Идеальное место для работы.
Образы прекрасных женщин в ваших картинах – кто они?
- О, непросто ответить. У меня есть любимая модель, она из Перми, кстати. Почти во всех работах её можно увидеть, иногда в нескольких образах на одном холсте. Множество других лиц – это и знакомые, и собирательные образы. Я пишу современных женщин, хотя, в этих образах есть влияние Альфонса Мухи, Густава Климта… Но всё-таки оно трансформируется во что-то иное – это театр.
Вы бы хотели видеть современных женщин такими, какие они в ваших историях?
- Нет. Они из непонятной страны, из непонятного места, из непонятного времени. Именно это мне больше всего нравится.
Как вы сами определяете свою манеру, стиль живописи?
- Писатель Алексей Иванов очень умно всё это назвал «органичным синкретизмом». Проще говоря, органичное совмещение несовместимых вещей. Я этого слова не знал, пока он его не употребил в предисловии к моей книге «Живопись. Графика. Керамика». Я посмотрел в словаре, что означает слово «синкретизм»…
А вы сами для себя как объясняете то, что вы делаете?
- Это вопрос к искусствоведам. Но если понятным языком говорить, то мои картины – это театр и иллюстрация в единстве.
Кстати, о словарях. На каких языках вы общаетесь, путешествуя по миру?
- Пока я жил в США, у меня был свободный разговорный английский. Сейчас практики меньше, поэтому говорю хуже, но всё равно свободно. Французский язык знаю сносно. На испанском говорю, но плохо.
Сколько работ вы успеваете написать за год?
- Это совершенно непредсказуемая величина. В течение нескольких лет я работаю над проектом «Азбука». Поначалу я делал три работы за два месяца. Десять холстов за год – это максимум. Невозможно сказать, почему над одной картиной я работаю несусветно долго, а другая пишется, словно на одном дыхании.
От чего это зависит?
- Не знаю. Бывает, сажусь за мольберт – и всё само становится на свои места. А в другой раз мучаюсь, бешусь, кидаю кисти в стену от злобы, потому что не идёт работа.
Есть ли у вас определённые часы, которые вы отводите живописи?
- Да, это вопрос не столько дисциплины, сколько привычки, вросшей в меня. Хотя, раньше я с утра вскакивал и сразу садился за мольберт. Лучшее время для меня было раннее утро. Теперь мне нужно пару часов, чтобы настроится. Как правило, провожу это время в интернете.
Вы чувствуете зависимость от Сети?
- Да, стопроцентную. У меня под рукой интернет должен быть всегда. Справа – палитра, слева – ноутбук. Раньше, в сгоревшем доме, у меня была большая библиотека, в которой я находил книги на все случаи жизни. Сейчас мне это особо и не нужно, потому что есть Гугл. Например, если во время работы мне нужно посмотреть, как выглядит печка-буржуйка, не выпуская кисть из правой руки, левой набираю в поисковике нужное слово и все возможные варианты этого предмета нахожу. Это обязательная часть работы. Или вот кенгуру. Чтобы его придумать, я должен сначала посмотреть на живого кенгуру – как он движется, прыгает, смотрит. Без интернета я просто работать не смогу.
Расскажите, пожалуйста, о проекте «Азбука». В чём его замысел?
- Идея не моя, она принадлежит инвестору, который хочет издать полное собрание изображений двух азбук – русской и английской. Я хочу, чтобы как можно больше историй, предметов, действий отражалось в каждой картине. Объединены они только одним – начальной буквой слов. Смотрю словарь и выбираю слова, обозначающие те предметы, которые мне интересно изобразить, скомпоновать между собой и сделать из них целостную игру.
Картины «Азбуки» - это ещё и игра со зрителем?
- Этим принципом я руководствуюсь не только в «Азбуке». В любую работу стараюсь включить как можно больше деталей, историй, сюжетов, которые не сразу бросаются в глаза, и могут быть замечены внимательным зрителем спустя некоторое время. Можно десятки раз рассматривать картину, и не разглядеть какую-то деталь. А спустя год она вдруг вам откроется.
Что вам интереснее: загадывать или разгадывать шарады?
- Загадывать.
Что нового увидят зрители на вашей выставке, которая откроется в конце февраля?
- Ежегодная выставка в Перми стала уже доброй традицией. В этом году она называется «Саквояж». Это передвижная довольно масштабная выставка. Она началась в Питере, затем уехала в Новосибирск, потом в Салехард и другие города. На выставке будут представлены некоторые знакомые публике работы и абсолютно новые, в том числе «Азбука». Интересна выставка ещё и тем, что на ней будут гигантские съедобные натюрморты. Один – «деревенский», второй – «художнически-ностальгический», третий – «дорожный».
Можно ли представить, что вы когда-нибудь поменяете свой стиль?
- Мне было бы интересно поработать в другом жанре и даже под другим именем. Или отказаться от цвета. В большей степени я график. В моём случае цвет – это только дополнительное средство выразительности. Я бы с удовольствием занимался чистой графикой. Цвет даёт возможность передать больше впечатлений, но без него я бы рассказал свою историю быстрее, более простым языком. Но пока думать об это некогда – контракты, жёсткие обязательства, планы на несколько лет вперёд.
Что вас связывает с городом Пермь, помимо того, что здесь много почитателей вашего таланта?
- Пермь удобно расположена территориально. У меня большое количество выставок проходит в Сибири и в Москве. Пермь посередине. Здесь я приобрёл верных друзей и соратников, которые готовы помогать и работать на меня не только ради заработка. Ведь помимо творчества у меня много организационной работы, как у директора компании. Очень важно, когда подбирается хороший коллектив.
А в картинах Пермь как-то отражается?
- Не напрямую. Я люблю бывать в Чердыни. Стараюсь ездить туда два раза в год – в апреле и сентябре. Это второе место после Гурзуфа, где мне хорошо работать. Я там снимаю мезонин, бывший дом смотрителя пристани. Несколько картин из проекта «Азбука» сделаны именно там.
Я действительно чувствую связь с вашим городом. Когда впервые приехал в Пермь, сразу в неё влюбился.
За что?
- Не знаю. Ни за что. Любят ведь не за что-то, а вопреки…
